Городок, в котором я жила, был маленьким. В таких городах все друг друга знают. Живут, как на витрине. И ничего там не случается, а потому единственная обязанность местного милиционера – доставить пьяного Ваньку Косого до дома, когда тот уже не может переставлять ноги.
Так было еще недавно, но все вдруг поменялось.
Сначала нашли вредную тетку Глашу, которая вечно орала на всех соседских подростков, обвиняя их в воровстве.
Ей перерезали горло. Успокоилась вредная тетка, а у города появился редкий повод для шумных пересудов.
Милиция тоже встрепенулась, но не давалось ей сыскное дело с непривычки. Говорили о заезжих бандитах, о жадных родственниках, охочих до наследства, и, даже, о маньяке. Милиция отмалчивалась – чем больше люди были заняты сплетнями, тем меньше мешали работать.
И, вроде бы все успокоилось, но тут нашли местного забулдыгу. И тоже с горлом.
Городок зашумел.
А потом нашли еще и еще.
Стало страшно.
Те, у кого родственники в милиции, говорили, что убийца - левша.
Маньяк, одним словом…
«-«-«-«-«
Было у нас одно странное место. Несколько дворов стояло отдельно от остального городка. Дойти до них можно было только через старое кладбище. Мы тоже жили там.
Дом наш был большой и вечно беспорядочный. Ругались в нем часто: кроме вечной проблемы отцов и детей, не давала жить спокойно разность темпераментов. Мама была человеком взрывным и обвиняла меня в бездушии.
Я держала рыб, и сама была как рыба: никуда не торопилась и разглядывала мир с полным равнодушием. Убийства меня тронули мало. Я была домоседом и полагала, что дома смогу себя защитить.
Утренний скандал у нас норма. Повод всегда находился. То утро не было исключением.
Когда все успокоилось, я пошла покормить своих рыб. И все бы как всегда, если бы не рыбка, перерезанная пополам. Та ее часть, которая была с головой, еще жила. Я глупо уставилась на нее. Казалось, будто в аквариуме барана забили. Крови было слишком много, в маленькой рыбке не могло быть столько.
Захотелось избавить ее от мук, но убивать я не могла, да и не представляла, как это сделать. Поступила как всегда, когда умирали рыбки, – выловила сачком и выбросила в туалет. Это было малодушием, потому что вряд ли помогло ей умереть быстрее. Но зато теперь я не видела, как она мучается. Бедой делиться ни с кем не стала. Не знаю, почему. Вместо этого вышла на улицу проветрить голову.
Вышла и увидела Сеньку.
Мы были знакомы почти с пеленок, но никогда особо не общались. Поздоровались. Он как-то подозрительно посмотрел на меня и сказал, что идет в город. Так говорили все, живущие в нашем анклаве, когда отправлялись в основную его часть.
Говорить было не о чем, и мы молча поднялись на холм. Мне показалось, что чуть вдалеке, на пригорке, сидит знакомый и внимательно меня разглядывает. Стало неприятно. Когда подошли поближе, оказалось, что это совсем не он, и смотрит он совсем в другую сторону.
Показалось кладбище. Из-за старости своей было оно большим, конца-края не видать.
И тут случилось совсем странное: я увидела улицу, которая находилась с противоположной стороны. Бегала по ней толпа мальчишек, гоняя перед собой велосипедный диск. Странным было то, что выглядели они так, как будто недавно закончилась Вторая Мировая, хотя с тех пор прошло больше шестидесяти лет. Драные ботинки, растянутые майки и штаны с одной лямкой. Никогда не могла запомнить, как она называется...
Я застыла, опустила голову и закрыла глаза. Когда открыла – ничего такого уже не было. Сенька снова посмотрел на меня так, как будто я в розыске уже лет пять, но ничего не сказал.
Спустились на кладбище. Крестов на нем почти не было, зато статуй всяких в изобилии. В основном это были ангелы. Дорожки давно никто ничем не посыпал, а потому после дождя превращались они в мутную жижу.
Было жарко, и там тоже происходили вещи незаурядные. Несколько рабочих с энтузиазмом разбивали этих самых ангелов. Были они немного пьяны и громко рассуждали о том, что верующие, вероятно, ставят ангела на могилке для того, чтобы он шел в загробную жизнь впереди умершего и мог отмазать его перед богом за грехи земные.
Еще несколько рабочих на месте разрушенных статуй возводили деревянную сцену.
Любопытство мое все же проснулась, и я подошла спросить, что за дичь здесь происходит. Мне объяснили, что поскольку за кладбищем давно уже никто не ухаживает, было решено его снести, а на его месте построить большую сцену, на которой летом будут выступать приезжие артисты.
Из-за деревьев показалась женщина, одетая в платье девятнадцатого века.
- А вот и они, - пояснили мне.
Женщина подошла к ближайшей могилке и стала что-то расчищать руками. Потом к другой и к третьей... Я стояла, как истукан, и смотрела на происходящее. Подкравшись я увидела, что женщина на каждой ставит номер. Она подняла на меня глаза и сказала, что ищет могилу своей дочери, а цифры выводит для того, чтобы у других тоже был шанс хоть как-то найти своих родственников после сноса памятников.
Мне стало не по себе, и захотелось уйти. Сенька шел за мной.
Впереди нас ждала река. Переправ через нее было много, но в такую жару, когда она совсем мелела, проще было пройти через брод. Вода была чистая, и вообще было что-то красивое в том, как она струится по камням, я даже засмотрелась.
И тут Сенька заговорил. Он показывал на какой-то амбар на том берегу и, проявляя бурные эмоции, расписывал, как красиво выглядит брод из-под крыши этого амбара. Заинтересовал, в общем. Никак не ожидала я, что Сеньку могли интересовать понятия красоты.
Залезли. Лестница какая-то стояла рядом. Брод в окошко под крышей было видно отлично, и был он, и впрямь, хорош.
Сенька подкрадывался слева. Откуда-то появилась мысль о перерезанном горле.
- А ведь ты левша, Сенька, - сказала я и очень напугалась собственных слов.
В голове зашумело, а в Сенькиной руке я увидела нож.
Сенька почему-то трясся и плакал. На ватных ногах я подошла к нему и вырвала нож из руки, но у него был другой. Я вырвала другой, но был еще... Их было много, очень много. А я все вырывала, вырывала и бросала их вниз.
Сенька вдруг стал биться в истерике и орать, что спалит здесь все на хрен. Откуда взялась зажженная керосиновая лампа, я не поняла, но все вокруг загорелось. Он сел и разрыдался.
Из огня выбрались быстро. Кубарем скатились вниз. Я потащила его к броду. Он бился в истерике и кричал, что нельзя было, чтобы амбар сгорел, потому что там находилось что-то для него очень важное. Я плохо его слышала – кровь стучала в ушах.
Перетащив его через брод, потащила дальше, через кладбище. И снова застыла от удивления: никакой сцены не было.
На одной из могил сидела актриса: каменная женщина-памятник, одетая в платье девятнадцатого века, с каменным букетиком в руках и печально смотрела на могильную плиту, на которой был написан крайне маленький срок жизни.
Рабочие уже ушли, закончив мостить деревянные дорожки, потому что кладбище все время размывает дождем.
Сенька поднял голову, в глазах были слезы:
- Не убивай меня, Ирка… Я никому не скажу…
Очень странный день…
Я тоже была левшой.
